Весна. В апреле лес наполняется звонким щебетанием птиц; спешные ручейки прокладывают себе дорогу между россыпью камней; журча, утекают вниз, прихватив с собой пожухлую листву. По утрам воздух еще морозный, но даже в нем, прозрачном весеннем воздухе, витает запах чего-то нового. Тайга с каждым днем преображалась, пробуждалась от зимней спячки. Долгим эхом по лесу разлеталась барабанная дробь дятла. Из-за кустов, пугливо озираясь по сторонам, выскочила стайка косуль, но что-то почувствовав, они стремительно бросились вниз по распадку, распугав стаю куропаток. 

Погреться в лучах солнца на пень сосны выполз бурундук. Покрутившись, принюхиваясь и оглядываясь по сторонам, он вальяжно расположился на пне, принимая солнечные ванны. Но стоило лишь только каркнуть ворону, как бурундук тут же мигом сбежал с пня, взметая в воздух старую хвою деревьев, как можно скорей умчался в свою норку.
В молодом осиннике предательски хрустнула ветка; притаившийся в кустах заяц от испугу прижал уши и, не выбирая дороги, стремительно дал стрекача. Пролетая через курешки голубичника и чушачего багула, скрылся в чапыжнике.
Рыкнув для порядка, не спеша показался хозяин тайги — медведь. Это был здоровый десятигодовалый самец-мясоед. Накопленный на зиму жир позволял ему пока не думать пару недель о пропитании. Так что после спячки он первым делом решил обойти свою территорию, обновить метки, чтобы молодые медведи, оторвавшиеся от мамки, не захватили его территорию. Мягко ступая по мху, обходя таявшие островки снега, медведь останавливался, принюхиваясь, осматривал все вокруг.
Многое изменилось за зиму, появилось много больших просек, протоптанных дорог: да, похозяйничал здесь человек. Медведь осторожно обходил лесосеки стороной, обнюхивая обнажившиеся пни деревьев, фыркал и дальше по знакомым и видимым только ему тропинкам продолжал обход.
На хребте кто-то вспугнул куропаток. Кабаны, безошибочно определил медведь, мясо вкусное. Позже можно будет и задрать пару кабанчиков. Внизу в распадке протявкал гуран, пропищал испуганный бурундук, стремительной стрелой пролетела по деревьям белка. Лес жил, дышал, просыпался. Остановившись и замерев хотя бы на несколько минут в лесу, можно заметить неспешную поступь весны. Забравшись на сопку, можно было увидеть, как менялась окраска леса, унылые серые тона утекали с тающим снегом, исчезали в весеннем цвете. Оставляя за собой цветущий багул, яркой зеленой шубой на обогретых солнцем полянках пробивалась молодая трава. Лесное одеянье преображалось на лету.

А там вдали, по долине вдоль сопок, теряясь в кустах и снова выскакивая, петляла узкая, заросшая кустарником грунтовая дорога, когда-то имевшая статус трассы федерального значения. Но со временем грузоперевозки с соседним государством сошли на нет, и дорога потеряла свой статус. Тонкой нитью она связывала забытые деревеньки, раскиданные на ее пути. Рассекая их пополам, в пыльной дымке она исчезала за горизонтом, оставляя за собой прострелянные дорожные знаки, ямы, ухабы да покосившиеся дома забытых деревень.
Деревня Мишиха, сверкая просветами разобранных домов, утрачивала свое существование, растворяясь вдоль обочины дороги.
Благодаря перестройке деревня потеряла практически все. Раньше она была колхозом-миллионером, насчитывала около трехсот домов, имела большие стада крупного и мелкого рогатого скота. А теперь кругом стояла тишина. Из трехсот домов в жилых осталось всего шестьдесят, колхоз разорился. Деревня умирала, умирали старики, молодежь уезжала учиться в города и больше не возвращалась обратно.
После банкротства колхоза работы не стало. Кто-то разбирал свои дома и переезжал в ближайшие поселки. Большинство мужиков стало работать вахтовым методом, а женщины начали заниматься домашним хозяйством и ждать мужей с вахты. Вот так и жила деревня Мишиха своим неспешным деревенским укладом.

Колька раза три уже промелькнул мимо дедова дома.
— Позавчера уже, как с вахты приехал, а к старикам зайти не может, — возмущался дед Дмитрич.
— Да забежит, погоди, сам же знаешь, что Любка-то у него в центр на учебу какую-то уехала. А он с ребятней сидит, — успокаивала баба Надя деда.
— В магазин побежал, пойду его на улице скараулю, — не унимался дед.
— Иди, иди, там сена коровам сразу кинь да в стайках, да дворах почисти.
— А правнук-то нам на кой?
— На кой, на кой… У парня учеба щас, пойдет на каникулы и будет помогать. Иди уж, раз собрался, — выпроваживая деда, сказала баба Надя.
— Да я же так, для порядку, — ворчал дед Дмитрич.
— Это, мать, — остановился он в дверях, — у Сашки же именины скоро, может, я ему свой нож охотничий подарю, а?
— Подаришь, иди, а то Кольку проворонишь.
Набив трубку домашним самосадом, кряхтя, дед Дмитрич расположился на лавочке за калиткой, поджидая внука. Во внуках и внучке старики души не чаяли, а в правнуках и правнучках — тем более. Сына с невесткой они потеряли еще до девяностых. Невестку рак к рукам прибрал, сын опосля спьяну на мотоцикле врезался в трактор, оставив отцу с матерью двоих сыновей да доченьку.
— Да, как же времечко летит, — задумался дед. – Вроде, вот недавно сына с невесткой схоронили, внуки маленькие были. Андрей, старший внук, всегда степенный такой, приглядывал за младшими, пока мы на работе были. И уроки со Светкой сделает, и Кольку из детсада заберет. А сейчас на границе служит, на городской бабенке женился. Думали с бабкой, городская девка-то белоручка, а нет: и коров, когда приезжает, помогает доить, и по хозяйству шубутная. Хороша баба: и на заставе-то от Андрея не отстает, тоже какой-то чин занимает. Тока вот парня одного растят, что-то больше не получается у них с ребятишками. А нет, — вспомнил дед, — вот же бабке звонили, на сносях, девку ждут. Молодцы! Лешка, парень-то их, самый старший правнук, шестнадцать уже годков. Хороший косарь из него вышел бы, на покосе ловко литовкой работает, любо-дорого посмотреть, в деревне такой народ на вес золота. Но в отца пошел, где-то в кадетах служит. Вроде, нынче обещали приехать всей семьей летом.
Светка, бабушкино подспорье, косички ее плели, в школу водили, а теперь вон медицинский институт окончила. Помню, как ее на перекладных увозил на учебу: сидит на чемоданах, ревет дуреха, уезжать не хотела. А теперь вон хирургом в краевой больнице работает, почти что главная там какая-то. Двух дочек с мужем воспитывают. Большие уж правнучки-то, тринадцать лет уже. К нам приедут на лето, от бабы не отходят, новых рецептов понавезут, варят, стряпают, чистят, моют. В ограде сцену смастерят, концерты нам показывают. Колькина-то малая от них не отстает, — одним словом, бабий батальон собирается, — усмехнулся дед. — Колька маленький шубутной какой был, непоседа: то стекло у соседей разобьет, то еще что нахулиганит. Сколько раз в школу нас с бабкой выдергивали, тюрьма по нему плачет, говорили соседи. А парень-то в армии отслужил. Потом слесарному делу в техникуме обучился. Руки-то золотые, вся сломанная техника в его руках начинает работать. На добыче урана главным механиком работает, женился на деревенской девчонке Любке, детишек растят, в родительском доме живут. Старшему у Кольки, Сашке, уже одиннадцатый год пошел. Он всегда после школы заходил к нам: где дров наколет, где воды наносит, по хозяйству помогает, хозяин растет. Настенька, самая младшая правнучка, пятый годок пошел, частенько гостит у нас. Пока отец на вахте, а мать почту по деревне разносит, — куда ее мелкую-то? — детсада уж давно нет в деревне, Сашка в школе. К нам, старикам, а мы и довольны, правнучка пришла. С бабой Надей стряпню разводят, со мной во дворах да стайках порядки наводит. Я, говорит, ваша маленькая помощница.
Эх, вроде, правильно мы их с бабкой воспитали, все говорили: «Как же вы их вырастите троих-то на старости лет-то?» «Ничо, вырастили же», — пыхтя трубкой, думал дед.
Весеннее солнышко пригревало, нагоняя дремоту.
«Скорей бы лето, все опять у нас соберутся. С внуками и правнуками на сенокос потом поедем, а девки бабке будут по хозяйству помогать», — планировал дед.
— Да куда ж он запропастился, ептыть? — матюгнулся дед, вглядываясь в конец улицы.
«Неужто проглядел внука-то? А не, вон идет, щас ему задам», — подумал дед.
Колька еще издали приметил деда. «Журить сейчас будет, что сразу не зашел, как приехал», — подумал Колька.
— Ну, ты что на улице-то сидишь, не май же месяц? — обнимая деда, сказал он. — Привет, деда, как ты?
— Здорово. Да живем пока еще, что-то забывать нас с бабкой стали, те что-то давно не звонили, и ты, как с вахты приехал, не заходишь, — насупился дед.
— Да у Андрея, сам же знаешь, что на границе творится: то браконьеры, то контрабанда прет, а у Светы комиссия с Москвы приезжала. Не обижайся, деда, летом обещали все приехать. Пойдем в дом, бабушку попроведаю, чай попью да все расскажу. А вечером с ребятишками придём, там подарки вам привез, — ответил Колька.
— Ладно, пошли, — смягчился Дмитрич.
Баба Надя, заприметив внука в окно, уже накрывала на стол.
— Заморский, говоришь, привез мне, — уже в сенях шумел дед, — я же, знаешь, только свой самосад курю, а ты мне заморский.
— Да не держи ты Кольку на пороге-то с самосадом своим, — сказала бабушка, — дай я внука-то обниму.
— Привет, баба, — обнимая бабушку, сказал Колька.
— Привет, родной. Садитесь чай пить, — ответила баба Надя.
— Подарков нам опять привез: мне табаку заморского, а тебе курмушку на верблюжьем меху, — садясь на табурет, сказал дед.
— Садись, не стой,- разливая по кружкам густой чай, сказала бабушка внуку.
— Я же вчера думал, Любку в город увезу и к вам заскочу, — начал Колька. — Туда-то хорошо уехали поутру, ручей в Подкаменной-то маленький был. Пообедали у тетки Оли, Любку там оставил, а сам домой поехал. До Подкаменной доехал, и все: вместо ручейка-то река образовалась, мостик снесло; видимо, талые воды с сопок сошли. Пришлось потом вокруг объезжать, затемно уже домой добрался. Сегодня с магазина хотел зайти, да дед опередил. На вахте нормально все, на следующей вахте новое месторождение открывать будем. Сейчас ребята подготовят место, а наши бурить начнут. Тут меня вот в Москву на учебу хотят отправить, чтобы новую технику изучил, посмотрел, прощупал, годится ли она для нашей местности.
— О, мать, видишь, доверяет начальство Кольке-то нашему. На хорошем счету, значит, — сказал дед.
— Уходил бы ты Колька оттуда, уран же все-таки, к золотарям хотя бы, — сказала бабушка.
— Да не переживай, баба, у нас там радиации-то с гулькин нос. Мы же по новым технологиям работаем, добычу ведем методом выщелачивания. Да и где сейчас работу-то найдешь? — ответил Колька.
— Да с твоими руками тебя везде возьмут, — сказал дед.
— Да я тут уже привык, уж сколько лет-то работаю, да и почти вся деревня там работает. Всех знаю, — сказал Колька.
— Ну да ладно, главное, чтобы работа была тебе в радость, а не в тягость. Как там Ольга поживает? — спросила бабушка.
— Да ничего, хорошо, рассаду насадила, вся квартира в рассаде.
— Да она тут еще в деревне огородницей славной слыла: все, что ни посадит, все растет. А Любка у Ольги остановилась? — спросила бабушка.
— Не, им там общагу дали, рядом с училищем.
— Вон оно что. А в столицу-то когда поедешь? — спросил дед. — На сенокос-то дома будешь?
— На осень планируют на пару недель. Так что откосимся, деда, не переживай, — улыбнулся Коля.
— Да я не переживаю, тут вона сколько мужиков-то: два Сашки, Андрей, Лешка, — загибал пальцы дед Дмитрич.
За чаем да разговорами обо всем понемногу время пролетело незаметно.
— Так что у Андрюхи и Светы все хорошо, не переживайте. К вечеру позвонят обязательно, — продолжил Колька. – Ой! Ёшкин кот, время-то уже сколько! Спасибо за чай, побегу я.
— Иди, вечером ждем с ребятишками, — ответила бабушка.
— Хорошо, — кивнул на прощание Колька.

Вечером дед, пыхтя самокруткой и нацепив очки на нос, сидел возле печки и читал свежую газету, а бабушка готовила на стол.
— Оторвись хоть от газеты да сало нарежь и в сени за булочками надо сходить. А то расселся, — взглянув на деда, скомандовала баба Надя.
— Скоро Колька с ребятишками придет, а у нас еще не у шубы рукав.
— Щас схожу, — проворчал дед, убирая газету в сторону.
В сенях уже послышались шаги, скрип дверей.
— О, уже идут, — сказал дед.
Дверь в избу открылась, на пороге появилось Колькино семейство.
Управившись с домашними делами, вечером Колька со своими ребятишками, как и обещал, пришел в гости.
— Принимайте гостей, — скидывая куртку, сказал Колька. Настя, быстро сняв пальтишко, мышкой шмыгнула к бабушке.
— Баба, чем тебе помочь? — прижавшись к бабушке, спросила она.
— Ягодка ты наша, — обнимая правнучку, сказала баба Надя. — Да так-то все готово, только вот дед сейчас за салом и булочками в сени сходит. И все, сади пока отца с братом за стол.
— Да иду я, иду, — накидывая курмушку, отозвался дед.
Сашка повесил куртку, деловито проверил топку, заглянул в бак с водой.
— Деда, может, еще дров принести да подбросить в печку? — спросил он прадеда.
— Да не, Сашка, не надо, пусть прогорает. Тепло уже в избе-то, — ответил дед.
— Давайте за стол, а то все остынет, — позвала всех баба Надя.
За кружкой густого чая да в кругу родных время замирает, давая возможность насладиться каждой минутой.
В доме у дедов было всегда чистенько, уютно. Из сеней сразу попадаешь в большую кухню-прихожую. Возле больших обитых войлоком дверей, по левую сторону, стояла двухсотлитровая бочка с водой. За ней вдоль стены стоял старинный стеклянный резной сервант для посуды, раритет. Его дед сделал вручную на первую годовщину их свадьбы. Дальше, за сервантом, расположилась русская печка, разделявшая кухню от зала. Всегда чистая и подбеленная, она, как скромная невеста, притулилась у стенки, закуток над печкой был зашторен красивой узорчатой шторкой — любимое место ребятни. Там же наверху всегда сушились пучки богородской травы, иван-чая, стояли листы с черемухой и бояркой. По правую сторону от входной двери на стене висела массивная деревянная вешалка для одежды, под ней в углу стояла полочка под обувь. На большом обеденном столе важно восседал самовар. На окнах висели старинные ситцевые занавески, на подоконниках благоухали гераньки. На противоположной стене от двери висела красивая резная полочка, на которой по центру стояла икона пресвятой Богородицы, а по краям стояли веточки вербы и церковные свечки. Много бессонных ночей провели старики возле божнички, сначала молясь за сына с невесткой, а теперь за внуков и правнуков.

Роман ФИЛИМОНОВ
г. Шилка
(Продолжение следует)